3. Соседи

Да, князь, прекрасные слова:
свобода, равенство, права!
Надеюсь, нам помогут.
Вы обмакнули рукава!
Шампанское, ей-богу!

(там же)

[img_assist|nid=3018|title=|desc=|link=node|align=none|width=400|height=240]

Понятыми взяли соседа сверху и соседа снизу — отставного фельдъегеря и полковника в камуфляже. Оба знают меня с детства. Один только что вернулся с работы, один не успел на нее выйти. У полковника сын прошел первую чеченскую, а с другой чеченской, куда подался добровольцем с бывшими сослуживцами, вернулся в цинке — все они тогда вместе вернулись в цинке, не успев, похоже, и повоевать. Затем на Кавказ отправили его зятя — но тот вернулся: повезло.

Сосед сверху хотел после бурной трудовой ночи водки. Ему налили, он хряпнул, пришел в разговорчивое состояние и заявил, что Якушев* — вор, и следом стал на эту тему читать научно-популярную лекцию операм. Опера отмалчивались, как партизаны из кино. На их счастье, оба соседа быстро погрузились в общую тему — ремонт. Оба бесконечно делают ремонт, а наша квартира совпадает с их квартирами по планировке. Вместо созерцания обыска они расхаживали по квартире и объясняли друг другу, жестикулируя, как и где они уже сделали свой ремонт, а где еще не сделали. Опера отчаянно призывали их вернуться к исполнению гражданского долга, а те упорствовали в отлынивании от него — бегали курить на площадку, болтали про ржавые трубы, окна и натяжные потолки (дом наш строили зэки, старались не особо и плиты клали криво, и в итоге через потолки идет трещина — заштукатурить ее невозможно, можно лишь спрятать под фальшивый потолок).

Соседу снизу надо было сообщить на работу, почему он задерживается, и как ему подтвердить алиби о неявке в срок — о том, что он не балду пинал, а долг выполнял гражданский, не щадя сил своих. Звонить ему пробовали запретить, но хрен его остановишь, и он все равно стал звонить и не успокоился, пока все свои вопросы с работой не уладил.

А в итоге соседи попросили оперов вообще отстать от них и отпустить домой: мол, давайте мы сразу всё подпишем — всё равно тут запрещенного искать нечего. Разумеется, до конца обыска их не выпустили.

Насчет подъезда вообще хочу сказать, что большинство тут живет десятилетиями, много лет все знакомы, и не помню каких-то конфликтов, хотя и заливали друг друга, и всякое бывало. С визитами милиции тоже все свыклись — и ловили кого-то, и с обысками приходили, и сажали периодически (одного даже по ошибке, но отсидел он полностью). И характеристики писали для милиции друг на друга, и всегда характеристики были положительными. Да и сами герои характеристик тоже :)

* Губернатор Тюменской области

4. Обыск

Забудем в этой тишине
доносы и обиды,
пока мы не убиты,
пока мы не забыты.
Ах, князь, гитару мне.

(там же)

[img_assist|nid=3020|title=|desc=|link=node|align=none|width=400|height=292]

Обыск начался в 7.40 (я пошутил тогда, что это название одесской песенки - «Семь сорок») и закончился в 10.45. Обыскали кухню с древними склянками, коридор с завалом старых книжек, ботинок, коньков, маминых институтских филологических конспектов и отцовских любительских фото застойных времен. Затем комнаты родителей и сестры.

Операм сразу сказали, что всюду там моих вещей нет, и про меня искать там нечего — и там они обыск проводили чисто формально, чтобы не тратить время. В шкаф на балконе, заваленный всяким хламом и пыльными мешками, вообще не полезли — слишком уж он страшен был в своем безобразии.

Изъяли в тех помещениях единственную вещь — в письменном столе отца нашли папку его трафаретов начала 1980-х, когда он работал в пионерлагерях фотографом и оформителем — были там трафареты значков «Будь готов!», пионеров-спортсменов, символика детского сада «Олененок» и всякая подобная пионерско-октябрятская всячина. Из всей кипы трафаретов взяли и изъяли наугад один — маленький трафарет цветочка из пяти лепестков на тонкой кальке, заведомо не пригодный для стенной росписи — по поводу которой якобы проводили обыск. Зато потом это дало повод растрещать всюду, что «у подозреваемого изъяли буквенный трафарет и краску».

Не изымали у меня при обыске никаких трафаретов — кроме указанного, отцовского, 1980-х гг. Иных трафаретов, кроме отцовских, в квартире и не было. И краски в баллончиках для стенной живописи не было — и не изымали ее, соответственно. Краску не изымали вообще, и даже не обращали на нее внимания — хотя весь дом завален банками с эмалью, тюбиками художественных масляных красок, старой гуашью, акварелью, темперой и тушью. Не изымали ни кисти, коих было огромное количество, ни маркеры.

Иначе говоря, заведомо пришли не за краской и трафаретами. И само постановление на обыск на это намекало — там первым делом было написано, что будут изымать «краски и трафареты» (типа, орудия преступления), а ниже в другом абзаце, приписано — что также изымать будут «агитационные материалы, мультимедийные файлы» и т.д. Фактически искали именно последнее, чтобы шить какие-то другие дела.

Но для «оправдания» нужно было изъять хоть что-то, что формально может быть связано со статьей «Вандализм» - то есть ЛЮБУЮ краску или ЛЮБОЙ трафарет. Тогда можно было закрыть человека на 48 часов, заявив, что нашли предполагаемые СЛЕДЫ ПРЕСТУПЛЕНИЯ. И изъяли первый попавшийся трафарет. Если бы трафаретов не было, изъяли бы любую банку с краской — хоть школьную гуашь. Но это был ненадежный путь для закрытия, а потому нужны были «показания очевидца» - они их в итоге получили, отдубасив нашего с Андреем знакомого и заставив подписать ложные показания, продиктованные операми.

Трафареты, краски, 214-я статья — это изначально была фикция.

В итоговом протоколе обыска, подписанном понятыми, копию которого мне 5-го февраля, наконец, дали, указано открытым текстом - обыск проводился «в целях отыскания и изъятия агитационной продукции, предметов, представляющих интерес для следствия».

5. Оплот Экстремизма

[img_assist|nid=3032|title=|desc=|link=node|align=none|width=400|height=260]

Повальный Экстремизм и все канонические смертные грехи (а также грехи неканонические и апокрифические) планировали обнаружить в моей комнате. Всё, что оттуда можно было изъять и утащить силами двух оперов, следовательницы и двух СОБРовцев, заведомо и неотвратимо должно было пахнуть Ересью и Экстремизмом. То есть всё, кроме тяжелой мебели: шкафа, книжных полок, четырех сундуков и тумбы из-под компа.

Между тем комната являла собой творящуюся Вселенную, где Космос с переменным успехом сражался с Хаосом. У окна росло Мировое Древо Иггдрасиль, принявшее образ фикуса в кадке. Мировое Древо тоже нельзя было вынести — оно невыносимо по определению. Прежде чем стать Мировым Древом, фикус долго путешествовал по квартире, отказываясь расти. Затем обосновался у меня, решил стать Мировым Древом и вырос до небес.

Вселенское Солнце изображал обруч с цветными лентами, висящий на стене под потолком. На стене напротив, на челе бога подземного мира Эрлика, красовался Месяц. На всякий случай на компе была еще настольная лампа. Других светил не было - люстра перегорела еще в эпоху Всемирного Потопа (соседи с верхнего этажа летом сняли батареи и уехали на дачу, а сантехники как раз решили проверить сети и пустили в батареи воду — плавал в кипятке весь подъезд). Возле Солнца глядела с холста Дама в небесном, возле Месяца — с рваной мешковины - студентка филологии с растрепанными волосами, в сером свитере и кожанке. Другой холстины, чтобы ее живописать, в свое время не нашлось.

Вход в комнату охраняли Мефистофель, дух Фауста, и Ауэрхан, дух Вагнера — конечно, не композитора Рихарда Вагнера, автора «Полета Валькирий», а чернокнижника Кристофа Вагнера, ученика Фауста и создателя Гомункула. Сам Фауст, Елена Троянская и Маргарита примостились обок. Иные персоны фаустовского цикла рассыпались, где попало — Гомункул спрятался в углу, Иоанн де Луна с индейской принцессой затаились за рулоном холста.

Самые ужасно-магические куклы висели у моего спящего изголовья, рядом с Эрликом: Демон смерти, Дэв в рубище, чудовище Тараск - символ Тараскона, Шаманка с колокольчиками, туранские воины и картинка с белыми единорогами. Они должны были отгонять плохие сны. Можно было взять иранских воинов вместо туранских — в «Шахнаме» они были лучше, - но уж слишком сентиментальны по сравнению с туранцами — те просто головорез на головорезе, никаких страшных снов не пропустят. Интересно, что творилось в голове у СОБРовца, когда он меня будил в подобном окружении. А это он еще Смерти с косой не видел, она возле форточки качалась на ниточках. А может, ничего не творилось - зачем ему лишняя мыслительная деятельность, если есть кувалда.

На полу валялись длинные гуцульские топоры, на книжной полке висели чаки, а возле них маленький деревянный краковский еврей дудел в волынку.

Собственно все вышеперечисленное — это был Космос, а Хаос обычно концентрированно пребывал в самом большом сундуке в виде тряпок и всякой другой протоплазмы, из которой делались куклы. Хаос в такие моменты расширялся из сундука и захватывал все окружающее пространство, и после актов творения его надо было собирать и концентрировать обратно. Когда опер при обыске залез в Хаос, я терялся в догадках: поглотит ли Хаос его и утащит сквозь сундук в Черную Дыру (а на меня повесят 105-ю статью), или побрезгует. Хаос побрезговал.

А еще было много нот. Просто завалы нот. Не могу определиться, Хаос они или Космос.

6. Война с Мурзилками

[img_assist|nid=3033|title=|desc=|link=node|align=none|width=400|height=360]

Обыск в Оплоте Экстремизма начался с водружения в центре комнаты Священной Табуретки. Взяли ее с кухни. Сверху опера водрузили следовательницу с кипой бумаги и начали ей перечислять изымаемый Экстремизм. То есть всё подряд за редким исключением.

Первым исключением были чаки. Их от греха подальше сунули под Священную Табуретку, но изымать не стали. Как не стали изымать ни походные ножи, ни гуцульские топоры, ни древний многочисленный слесарный инструмент, доставшийся от предков. Всё это только почему-то старались держать от меня подальше.

Чаки были тренировочные деревянные, на цепочке. Купил я их потому, что они были такие все из себя красивые, дешевые и навевали легенды о борьбе японских крестьян за рис и волю. Практически же они мне на фиг были не нужны. Попробовал я их покрутить, шарахнул себе два раза по спине и решил, что генов японских крестьян во мне, видимо, нет, а потому искусство кобудо (владение сельхозинвентарем и подручными предметами) можно оставить до лучших времен.

Изъяли плакаты против вырубки парка на ул. Ямской — рубили его прошлой осенью («Это наш парк!», «Долой уплотнительную застройку!», «Народ всегда прав» и так далее). Потом в завалах ватмана нашли древний плакат времен ранней безделовщины* «Чубайс! Хватит торговать родиной!» Плакат этот относился к позапрошлой предвыборной кампании в Госдуму, когда партии сильно чмырили друг друга чужими руками. Было таких плакатов много, никому они затем были не нужны, и я стырил несколько штук на ватманы, чтобы на другой стороне рисовать. Все изрисовал, а этот был испачканный с другой стороны, потому и остался.

Изъяли системный блок компа. Изъяли еще один системный блок, который мне принесли на детали - он сменил несколько владельцев, последним была одна из моих сестер — регент хора православного храма. Когда его вскрыли потом в следственном управлении, он оказался забит нотами церковно-славянских песнопений. Так мой экстремизм приобрел неожиданную религиозную окраску. К счастью, ни тюбетейку, ни еврея с волынкой не изъяли — иначе бы пришили и фундаментализм, и жидомасонский заговор.

Изъяли диктофон с единственной записью - польским танго Ежи Петерсбурского «To ostatnia nedziela» («Последнее воскресенье») 1935 года, в русской версии более известное как «Утомленное солнце» (здесь есть в мужской версии, здесь в женской). Весьма экстремистское танго - главный его герой явно потенциальный шахид или пистолерос.

Изъяли весь коллекционный самиздат независимо от причастности к политике, не побрезговали даже раритетами грани 1980-90-х. «Новый Свет», «Наперекор», «Автоном», «Ситуация», «Сквот Клизма», «Ёд», «Дезертир», «Еретик», «Тум-балалайка», «Прямое действие», «Метафизика», «Что делать?», «Ультиматум», «Тротиловый эквивалент», панковские зины и т.д., коллекцию листовок и стикеров. С иностранным самиздатом порешили так: если есть картинки — изымать, если нет — не изымать. Не переводить же всё это!!! Набили себе толстый конверт газетами на испанском, каталонском, и даже на языке басков — лишь бы с картинками. На польском всё забрали подчистую, все брошюры, хоть и без картинок. Даже контакты учащихся прошлогодней летней школы в Кракове и осенней полонийной встречи в Санкт-Петербурге. Они что, с обысками там решили нагрянуть? Ягеллонский университет штурмом брать? Питерское консульство? Мэрию Кракова? Вавельский замок?

Предложил им заодно журнал «Мурзилка» изъять, «Веселые картинки», «А почему?» и «Мишу». Где-то еще «Колобок» был и «Вопросы литературы». Не взяли. Зато «Ямскую слободу» взяли, «Художественный журнал» про 1968 год и «Вечернюю Тюмень»**.

Взяли все CD и DVD-диски, кроме тех, где название напечатано типографским способом. Даже пустые болванки собирались тащить, но потом передумали. Утащили записи казачьих хоров и отсканированный на диск сборник Листопадова. Я им говорю: «Ну на фига вам сборник Листопадова? Это ноты донского фольклора!» А они уперлись: раз диск — значит, потенциальный Экстремизм.

Все журналистские блокноты. Все дневниковые записи. Тетрадь, которую в Польше вел, тоже потащили сначала, но потом посмотрели, что ни хрена не понятно — и оставили. И тетрадь с песнями некрасовцев оставили. Спрашивают: «Что это?» «Песни», - говорю. А тетрадь с английским утащили. И нашли где-то и утащили допотопную тетрадку с инструкциями по MS DOS и Norton Commander! Письма перерыли и побросали кое-как обратно. И валялись потом по полкам письма моей давно мертвой подруги. И как их после этого назвать, кто обыскивал? Кроме мата у меня нет слов.

Ненужные исчерканные бумаги, который вечером не успел выкинуть, тоже все подобрали и уперли.

Нашли старую загрузочную дискету. Тоже уперли. Взяли флэшку. Взяли бы и вторую, но я решил, что больно им жирно будет, и вторую сбросил в ящик с хламом, где не найдут - не нашли.

Фотографии забрали — не все, правда. Двенадцатилетней давности оставили. Но не помню я уже того Рустама двенадцатилетней давности.

Странно, что бар не разграбили. Гордые бутылки вин «проклятых девяностых» продолжали непоколебимо стоять на полке. Ненадолго.

* Саша Безделов — тюменский политтехнолог, был активен в середине 2000-х, в том числе делал митинги, от которых осталось много ватмана, чистого с одной стороны.

** Всё перечисленное в абзаце - официально зарегистрированные издания; «Ямская слобода» и «Вечерняя Тюмень» - тюменские газеты, остальные - центральные журналы

7. И только кошка гуляет сама со себе
(Первое лирическое отступление)

[img_assist|nid=3078|title=|desc=|link=node|align=none|width=296|height=400]

Котов звали Брокер и Бассет, и они были отражением своих эпох. Первый — финала Перестройки, второй — декоративно-цветущей середины 2000-х. Жили они в собственном измерении, отличном от кукольного и человеческого; с миром кукол не пересекались; мир людей выплачивал им контрибуцию провиантом. Коты принадлежали сестрам, но сестры разъехались, а коты остались.

Коты не имели избирательного голоса, Конституция РФ не гарантировала им права на жизнь, достоинство личности, свободу мысли, слова и собраний, митингов и демонстраций, шествий и пикетирований. Но котам было насрать и нассать и на эти гарантии в частности, и на Конституцию РФ в целом — и однажды они в прямом смысле обоссали Конституцию, лежавшую на книжной полке. Вместе с полкой и обоссали. (Это были мелочи — ранее они обоссали иностранные словари, а в другой раз труды Казимира Малевича, и в его лице русский авангард). И когда после выхода из ИВС Постников* спросил меня, почему я не обжалую в суд нарушения Конституции при моем аресте, то что я мог ответить? Что Конституция вся обоссана и слиплась?

Кот Бассет был рыжим. Сестра хотела завести собачку-бассета, но бытовые реалии были иными, и завела она котенка, и наречен он был Бассетом. И имя его подвело. Не оказалось в нем ни врожденной гордости, ни врожденной грации. Был позорным пятном на гордом кошачьем роду. Вечно клянчил еду — не потому, что хотел есть, а из принципа. Спал, неэстетично развалившись, как охапка соломы. При звонке домофона инстинктивно уходил в андеграунд - забивался под кровать. И хотя время и обстановка привили ему некие понятие достойного поведения — но всё равно почти весь обыск он провел под кроватью в глубокой конспирации.

Брокер был черным — и был назван Брокером, потому что в 1991 году, когда он появился, это было смешное слово. Брокер пережил эпохальные реформы и мировые кризисы, перебои с продуктами, невыплату зарплаты, бедность, разруху, путч, правление Горбачева, крах СССР, оба срока Ельцина, самого Ельцина и оба срока Путина. Брокер был воплощением гордости, считал себя центром мира, возлежал в позе Сфинкса и с налетом презрения взирал на окружающих. Но чтобы быть центром мира, ему нужен был сам этот мир, и потому всюду, где закипала бурная деятельность, являлся Брокер и располагался в эпицентре. Если я рисовал — усаживался на рисунок, если собирался читать — на раскрытую книгу, если нужен был свободный кусок пространства — то обязательно занимал его, и никакие уговоры не могли Брокера оттуда поднять.

Когда нагрянули с обыском, Брокер, обрадовавшись всплеску мировой активности, принялся творить террор и беззаконие. Открыто, цинично и умышленно занимался саботажем и противодействием работе оперов — всюду лез под руку и мешал осматривать вещи. Апофеозом был эпизод с сундуком — не с тем, в котором Хаос, а с другим, где хранилась походная амуниция. Это был любимый сундук Брокера, там он обычно спал. И как только опер вознамерился открыть сундук, Брокер взгромоздился на него и прикинулся статуей богини Баст: воздел очи к небу и замер в медитации. Что делать в такой ситуации, опер не знал — котами Центр по противодействию экстремизму еще не занимался. И оперу пришлось просить нас переставить куда-нибудь Брокера. И я со смехом водрузил его на постель.

По окончании обыска Брокер пошел спать.

А вообще, надо было держать собак. Пара ротвейлеров отбила бы всякое желание вламываться по утрам с дурацкими бумажками. Варшавские сквоттеры были помешаны на собаках — любых, - но, скорее, просто из симпатий к собакам. А в Белостоке всё было предельно функционально — держали амстаффов, натасканных для боя. И никакой сентиментальности. И никаких шансов для полиции про попытке обыска.

* Вади(м) Постников — тюменский правозащитник, возглавлял региональные отделения «Мемориала» и «За права человека», разгромленные в 2008 г.

8. Путем бусидо

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.

(Михаил Светлов, «Гренада»)

[img_assist|nid=3079|title=|desc=|link=node|align=none|width=344|height=400]

Изъятый бесчисленный Экстремизм возложили к Священной Табуретке, как жертвы на алтарь языческих богов, — и гора его скрыла и Табуретку, и пол-фигуры следовательницы, водруженной на Табуретку и ведущей летопись изъятого.

Экстремизма было столько, что для его этапирования вызвали отдельную машину. А кое-что опера просто сп*здили, не внеся в протокол — красивые типографские плакаты (против «Большой восьмерки», в поддержку политзеков и пр.) и... театральные афиши. Потому что весь мир театр.

Запасов пакетов и скотча для упаковки Экстремизма не хватило — пришлось дать им свой скотч и пакеты для мусора. «Пакеты для мусора», - сказал я, протягивая мусору пакеты. «Для мусора в основном значении», - добавил следом, хотя в мыслях имел в виду значение переносное.

Упаковав Экстремизм, обыск завершили, приказав мне собираться под арест. СОБРовцы оторвали глаза от чтения и заняли свой боевой пост — надзирать, чтобы объект, то есть я, при сборах чего-нибудь не натворил.

Снял я свое черное кимоно и обрядился для выхода в свет. Проблема пост-советской интеллигенции «А чего бы надеть?» меня не тревожила, как до сих пор не тревожит большинство человечества, живущего в странах третьего мира либо в некоторых субкультурах мира первого, имеющего один наряд, пригодный для всего — хоть для пампасов, хоть для светского раута, и незачем тут *бать себе мозги. Канонический наряд мой для выхода в свет состоял из секонд-хэндовского натовского свитера, пятнистых штанов, пародирующих армейский камуфляж (за 500 рублей на Казанском вокзале) и ботинок-берцев. Берцы появились случайно. Более пристойные питерские говнодавы «Кастл Рок», которые продавец так нахваливал, говоря, что они лучше питерских же панковских «Ребела» и «Рейнджера», осенью развалились ко всем чертям. И купил я тогда самые дешевые берцы за штуку с чем-то.

Под свитером для приличия носилась черная футболка с отрезанными рукавами. Сначала была там просто черная футболка, потом ради фундаментальной науки надел я футболку университета имени Адама Мицкевича в Познани, а этим летом, вернувшись из Кракова, поменял ее на футболку Ягеллонского университета с надписью на латыни: «Universitas Jagellonica». Чтобы найти на латыни, пришлось перевернуть весь Краков, так как в угоду рынку штампуют их сейчас сплошь на английском.

Но главным стратегическим преимуществом наряда была не латинская надпись, а то, что его можно было не стирать месяцами и годами — ибо на черном и грязно-зеленом грязь была незаметной. Ни футболку, ни брюки я так ни разу и не постирал — с июля месяца.

Сюжета ради оставалось еще взять какую-нибудь книжку, чтобы читать в долгие часы (дни, годы) потенциального заключения, попутно популяризируя культуру чтения.

Взял ту, что читал: Алексей Маслов, «Путь воина. Секреты боевых искусств Японии». Название книжки профессор Маслов выбрал в шутку либо сильно перепив саке, ибо ни к воинам, ни к их пути, ни к секретам повествование книги явного отношения не имело. Живописались там биографии мастеров, воплотивших наследие эзотерических японских и окинавских школ единоборств в их современные открытые варианты - дзюдо, айкидо и карате. О людях, реализовавших свои утопии. Персоны это теперь легендарные, хотя комического в их биографии больше, чем героического. Но книжка, блин, дорогая.

Сэнсэй Кано Дзигаро, создатель дзюдо - «Пути податливости», - был 150 см роста и 48 кг веса. Считал себя очень крутым перцем, но сам часто проигрывал бои.

Сэнсэй Уэсиба Морихэи был на 5 см выше Кано. И толще. И гуманней. Уэсиба беседовал с духами. В беседах с духами сотворил «Путь гармонии» - айкидо. Духи ему насоветовали много настолько нечеловеческого, что классическое айкидо больше подходит для поединка с духами, чем с людьми. По другой версии перевода, это не «Путь гармонии», а «Путь энергии любви» - но очень странна любовь, при которой ломаются кости.

Дальше там было про карате. До карате я еще тогда не дочитал — но теперь могу сказать, про что там написано. А написано там, что в карате с выявлением патриархов оказался такой бардак, что профессор Маслов готов был сделать себе харакири. Но книжка кончилась раньше, и о судьбе профессора читатели остались в неведении.

Как и я был в неведении, когда вернусь, вернусь ли вообще и каковы масштабы репрессий. Связаться традиционными способами с волей я не мог, а на сеансы спиритизма не было времени. Явился мне лишь дух Симоны де Бовуар. «У меня обыск», - поведал я духу Симоны де Бовуар на русском. «А Кендер уже в УБОПе», - на русском же ответил дух и дематериализовался обратно виртуально бороться с сексизмом. И творить бобро. Но об этом как-нибудь в другой раз.

«Приду вечером либо вам позвонят», - сказал я домашним и потопал под конвоем в бобик. Впереди маршировала Маска СОБРовца поменьше, в черной куртке «Гром», сзади — Маска СОБРовца побольше в защитном маскарадном костюме с кувалдой. Наручников не надели — а требовать их надеть я не догадался. А правило тут такое, как потом пояснили знающие люди: если вас тащат куда-то насильно, то пусть тащат в наручниках — иначе в российском суде вы ни за что не докажете, что вас именно ЗАДЕРЖАЛИ, а не чай повезли пить. Мусора в один голос будут петь, что вы «шли сами в ментовку добровольно с большой радостью». Но все-таки историю вершат не мусора, а потому в масштабах человечества не столь важно, что они там будут петь.

Просят продолжение старой истории об аресте - дописал немного, но так и не могу добраться даже до конца первого дня.

9. Антонов-Овсеенко,
или Девятка лопат

[img_assist|nid=3223|title=|desc=|link=node|align=none|width=246|height=265]

Антошка, Антошка,
Пойдем копать картошку!

(Из детской песенки)

Привезли в Центр по противодействию экстремизму — он же бывший УБОП на ул. 30 лет Победы. Весь УБОП сбежался на меня смотреть, как на неведомую зверюшку. Но первым, обгоняя и УБОП, и скорости звука, света и мысли, бежал на меня смотреть гэбист Антон Девятов. По другой версии, фамилия его Девяткин — но разница не принципиальная, так как не грозит ему войти ни в анналы мировой истории, ни в ее аналы.

Антон Девятов предстал пред мои очи весь в черном, как знамя Анархии, и в кепке вождя мирового пролетариата — только плюшевой, а не тканевой. Сиял он, как сияет в мае то, чего нет в тюменском ИВС, ибо установлены там подобия унитазов. Свиданки с анархистами ждал он долгие четыре года, неустанно моля об этом Феликса Эдмундовича и Владимира Владимировича. Особенно последнего, так как первый в свете новейшей политической истории неблагонадежным стал по 5-й графе. Особенно в ноябре.

Крепко лоханулся Антон Девятов на анархистах четыре года назад, схлопотав черное пятно на своей белой биографии. Ибо он и был тем юным наивным гэбистом, которому весной 2005 года поручили ликвидацию только что созданного сайта свободной публикации www.golosa.info, дабы в зародыше придушить гидру свободомыслия.

И пришел тогда Антон Девятов к Создателям «Голосов» - да не один пришел, а со товарищи, и пригрозил он Создателям пальчиком (руки): «Ай-ай-ай, как нехорошо! А ну-ка, детки, отдайте-ка мне пароли, логины и военную тайну! А то отшлепаю!» «А не послюнявить ли тебе болтярушку?» - могли бы ответить демиурги-Создатели, если бы не их излишняя интеллигентность. И ответили синонимичной фразой, но администраторские права сайта от греха подальше перекочевали за Большой Бугор. И рвал на себе Антон Девятов волосы и посыпал голову пеплом от «Беломора», и с тех пор прячет ее под плюшевой кепкой. А сайт и ныне здравствует. И хнычут от того временами и в Большом доме, и в Желтом, и иных отдельно взятых помещениях, и запивают там грусть «Hennessy» — а обычно просто вид делают по долгу службы, что хнычут, а упомянутое бухло так просто хлещут.

Первым делом Антон Девятов торжественно заснял мой образ на сотовый. «Хрен с ним, - подумал я. - Пусть себе таскает мой образ, горе луковое. Лишь бы не дрочил на него — а то вообще беспредел в натуре».

А дальше у Антона ослаб горловой сфинктер, и понесло его. Вообще-то чекистам положено вытаскивать информацию из других, а самим молчать, как герильерос, но тут душа поэта невидимого фронта не выдержала.

И говорил Антон без умолку. О том, что теперь ближайшие полгода жизни он положит на то, чтобы увидеть мой светлый образ не на сотовом, а за решеткой. Будет это его сокровенная мечта, цель жизни и священная миссия. Что получу я по статье 214 ч.1 положенный штраф, следом подыщет мне еще две статьи, и там будет срок, пока условный, а затем пришьет еще статью, и срок будет реальный. Прям, швея-рукоблудница. И на все шитье берет полтора года. Индивидуальный заказ, тонкая работа!

Забегая вперед, скажу, что УБОП реализовал мечту Антона за пару часов, разбив бедняге розовую мечту полтора года пинать балду под видом планомерной посадки анархов. Витая в облаках, не ведал Антон, что в тот же день вменят мне уже не 214 ч.1, а 214 ч.2 — групповой вандализм, по которому сразу можно сажать реально, и нет никаких штрафов.

Потом несло его про какое-то дерево, о которое меня якобы ударила нацболка Алена — допотопный апокрифический персонаж, - и от этого дерева якобы произошли во мне метаморфозы, и крышу мне сорвало. Позже пытался я расшифровать этот мессидж Антона, углубившись в герменевтику и каббалу, но пришел к выводу, что речь не идет ни о группе Стивена Уилсона «Дерево», ни об иероглифе «дерево», начертание которого местные анимешники постигали на классах каллиграфии минувшего фестиваля японской культуры. Не шла речь даже о ясене Иггдрасиль.

Дальше и вовсе сдавать начал Антон великие военные тайны. Сболтнул, что персонально курировал прошлое поколение нацистов — тусню Рекса и Кактуса, - беседовал с ними и советы давал. И под его доблестным кураторством его доблестные арийские подопечные отработали весь УК РФ, в итоге зарезав на кладбище толпой парня из Азербайджана, и коллективно на него пописав. И не факт, что одного. А наш Антон даже пуп не почесал, а иных и отмазал от тюряги, дабы сохранить штат стукачей. Действительно, не новых же заводить — не по-христиански это, не по-домостроевски, - спутников жизни менять.

И ведь живет же на наши же налоги!!!

10. Подвалы Лубянки,
или Шестерка дубинок

[img_assist|nid=3224|title=|desc=|link=node|align=none|width=356|height=375]

Иди, мой друг, всегда иди дорогою добра...

(Из детской песенки)

В отделе тюменского Центра по противодействию экстремизму, занятом экстремизмом политическим — шесть персон. На всю Тюмень и на весь могучий юг области. А может, и на Север тоже. Операция по обыску и задержанию требует двух оперов — то есть, задержать одновременно своими силами отдел может не более трех «экстремистов».

Соседний отдел занят экстремизмом религиозным. Но так как ни полумесяца на нас нет, ни звезды Давида, ни креста - ни православного, ни католического, ни тулузского, ни стрэтэйджерского, ни, разумеется, дегенеративного кельтского, - то анархизмом тот отдел не интересуется.

Несмотря на все хренации с переименованиями, УБОП так и остался прежним УБОПом со своими неизменными атрибутами: быдлячим хамством, побоями и пытками током для особо одаренных. И если нас они на этот раз, к удивлению адвокатов, не пытали, то причина тому одна: они чего-то боялись, чего-то выше них, перед чем они молитвенно, в холуйском экстазе, складывают лапки. Может, просто боялись широкой огласки. Смелы они только тогда, когда уверены, что их жертвы будут молчать.

Посадили меня в унифицированный кабинет. Унифицированный кабинет тюменского экс-УБОП включает письменный стол, два стула (для опера и посадочного материала), шкаф, растение в кадке и портрет вождя на стене. Иногда компьютер. В моем кабинете было аж два стола — на втором как раз и стояло растение в кадке, - а на месте портрета был папирус с розово-золотистым декадентским ликом фараона Аменхотепа. Либо другого заведомо мертвого фараона, по всем деяниям которого истек срок давности.

Я не знал, что со мной будет, но беспокойства по этому поводу не было. Перед глазами вставали лица друзей — вернее, подруг. Почему-то только женские лица. Они смотрели на меня и больше всего я хотел, чтобы, когда я выберусь отсюда, они смотрели на меня теми же глазами. А еще, как обычно, я ржал там по всякому поводу. Ну не могу я сдержать иронии. «Надеюсь, ты был там лапочкой?» - спросила потом знакомая. Не был я лапочкой.

Возле растения лежал газовый ключ и ждал очередных клиентов. «Мы тут иглы под ногти не вгоняем!» - тоже ржал передо мной опер. «Ага, и газовый ключ тут типа для ремонтных работ», - улыбнулся я в мыслях.

Попав в привычную среду, опера перестали прикидываться паиньками, каких изображали во время обыска. Точь-в-точь как в мемуарах политзеков бериевской эпохи — и тогда НКВДшники вежливо, чтобы клиент не буянил, увозили людей, а по прибытии на Лубянку вся их вежливость улетучивалась.

Впрочем, вели себя опера по-разному. Кто-то строил из себя Нострадамуса и предсказывал мою судьбу: что прикончат они меня когда-нибудь по-тихому, свалят на нацистов, и преступление это, разумеется, не раскроют. Что сейчас посадят меня в камеру к уголовникам, или опять же к нацистам, где меня будут бить. Слова «уголовники» и «будут бить» повторяли они как мантру — хотя довольно глупо пугать уголовниками в стране, добрая часть которой отсидела, а другой доброй части еще предстоит.

Да и утилитарного смысла в этих страшилках не было: не просили меня ни в осведомители подаваться, ни клеветать на себя, ни явку с повинной подложную писать. Ибо рассматривали меня как нечто аномальное инопланетное, дрессировке не поддающееся, которое априори просить не о чем.

Еще вспомнили о каком-то опере, которого я якобы послал на х*й по телефону. На х*й я, кончено, мог послать — но образно, не словами «пошел на х*й», а более культурным эквивалентом. Хотя, если накануне каждого праздника пачками звонят менты, капают на мозги и зазывают на «беседы», то уж впору посылать и открытым текстом. Ибо достали вконец своими звонками.

Кто-то из оперов просто молчал, или от безделья болтал на отвлеченные темы — про ситуацию в мире, про типы армии, про Польшу или про изготовление кукол. Один попросил сделать куклу-мента. В любом случае, без присмотра меня в кабинете не оставляли — чтобы чего-нибудь не выкинул. Говорят, всякое тут было — и вены себе вскрывали клиенты, а один вообще с третьего этажа выпрыгнул, покалечившись в хлам.

Кто-то пускался в философствования, объясняя разницу между «хорошими ментами» и «плохими мусорами». А хозяин кабинета просил написать про него в интернете, что «вот он какой, простой русский мужик».

Опер Сережа Абышев играл в пытки. Глядя на жабью физиономию Абышева и вправду легко поверить, что это палач в двенадцатом поколении, генетически модифицированный. Схвативши газовый ключ, принялся он сжимать мне фаланги пальцев. «Ну, сука, ломай, хрен с тобой, заживет когда-нибудь», - прикинул я, глядя в глазки Абышева. Абышев, позажимав разные фаланги, дробить их так и не стал. Приставил ключ к носу — но тоже не стал ломать. Открыл шкаф, достал камуфлированную кепку, накинул мне на лицо, изображая, что хочет душить. И душить не стал, разумеется, хотя руки чесались. Дальше фантазия Абышева иссякла, и ушел он в раздумьях искать более впечатлительных клиентов.

В кабинете я просидел до вечера, не сходя с места и почитывая временами книжку. Ни о чем не просил. Поесть утром я не успел — глотнул пару чашек кофе во время обыска. Но ни голода, ни жажды не чувствовал. А если бы и чувствовал, то виду подавать было нельзя. У них нельзя ничего просить. Ни-че-го.