Минкин жжот. Акбар Ахмат и 4 летний злостный хулиган

Пишет Минкин в комсомолькой
1. Красноярский депутат Сенченко в фейсбуке назвал Рамзана «позором России». Потом долго, длинно, витиевато просил прощения.
2. Председатель Верховного суда Чечни Каратаев не только извинился, но и покорно ушел в отставку.
3. Только что длинную сбивчивую покаянную речь произнес простой житель чеченского села. У него на днях сгорел дом, а если бы извинился побыстрее, то дом, вероятно, уцелел бы. А если б этот простой Джалалдинов помалкивал в тряпочку, то дом уцелел бы совершенно точно, а?

Возможно, Сенченко у себя в Сибири выпил лишнего, спьяну ругнулся — увлёкся, забыл, что надо «фильтровать базар» (как это у них называется). Но извинился он не тогда, когда протрезвел, а после того, как к нему кто-то приходил и что-то объяснил.
Председатель Верховного суда Чечни — юрист с огромным опытом, у таких людей фильтр базара включён всегда, а всё же взбрыкнул. Но, вероятно, и с ним поговорили, и он всё понял. И с простым Джалалдиновым поговорили.
Разные люди, а поведение одно: сперва резкие или строптивые слова, потом — извинения. Схема одна — значит, и мотив такого поведения, вероятно, один.
А что общего у всех людей, в том числе таких разных, как бедняк из села, бизнесмен из Красноярска и председатель Верховного суда из Чечни? Общее у них то, что жизнь одна. Страх смерти и, возможно, не только своей, но и жён, детей… Там, в Чечне, случается: отцы сами сдают своих сыновей в руки следователей.
Постепенно про Рамзана Кадырова люди перестанут говорить плохо. Случившихся уроков уже достаточно. (Мы даже не упоминаем тех, кто извиниться не успел: Немцов, Эстемирова… Сами добавьте, если есть желание.)

…Когда Сталин уничтожил всех, кто ему мешал, и всех, кто его раздражал, о нём перестали говорить плохо. Никто не смел бранить товарища Сталина. Ему даже не приходилось лично вмешиваться в каждом отдельном случае. Работала система.
В романе лауреата Сталинской премии Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» очень важные ответственные партийные чиновники встречаются за товарищеским столом.
Гетманов, поглядев на портрет Сталина, висевший на стене, поднял рюмку и сказал:
— Что ж, товарищи, первый тост за нашего отца, пускай он нам будет здоров.
Член Военного совета армии, бригадный комиссар Гетманов — очень важный чин, но ему суждено было пережить неприятные минуты. Его товарищ Мащук перелистывал большой семейный альбом и вдруг так выразительно поднял брови, что все невольно потянулись к альбому. На фотографии был заснят Гетманов в своем довоенном обкомовском кабинете, а над ним висел портрет Сталина, такой огромный, какой может быть только в кабинете секретаря обкома. Лицо Сталина на портрете было размалевано цветными карандашами, к подбородку была пририсована синяя эспаньолка, на ушах висели голубые серьги.

— Ну что за мальчишка! — воскликнул Гетманов и даже по-бабьи как-то всплеснул руками. Жена его расстроилась, повторяла, оглядывая гостей:
— И ведь, знаете, еще вчера перед сном говорил: «Я дядю Сталина люблю, как папу».
— Нет, это не детская шалость, это злостное хулиганство, — вздохнул Гетманов.

Злостное хулиганство — вот какую уголовную статью отец назначает собственному сыну.

Гетманов и Мащук в эту минуту вспомнили довоенный случай, — племянник их земляка, студент, в общежитии стрельнул из духового ружья по портрету Сталина. Они знали, что болван-студент дурил, не имел никаких политических, террористических целей. Земляк, славный человек, просил Гетманова выручить племянника. Гетманов после заседания бюро обкома заговорил с Мащуком об этом деле.
Мащук сказал:
— Дементий Трифонович, ведь мы не дети — виноват не виноват, какое это имеет значение… А вот если я прекращу это дело, завтра в Москву, может быть, самому Лаврентию Павловичу сообщат: либерально Мащук отнёсся к тому, что стреляют по портрету великого Сталина. Сегодня я в этом кабинете, а завтра я — лагерная пыль. Хотите на себя взять ответственность? И о вас скажут: сегодня по портрету, а завтра не по портрету…

Через месяц или два Гетманов спросил у Мащука:
— Ну как там тот стрелок?
Мащук, глядя на него спокойными глазами, ответил:
— Не стоит о нем спрашивать, оказалось, мерзавец, кулацкий (у Гроссмана здесь матерное слово. См. книга Первая, глава 21), — признался на следствии.
И сейчас Гетманов, пытливо глядя на Мащука, повторил: «Нет, не шалость это».

— Да ну уж, — проговорил Мащук, — парню пятый год, возраст все же учитывать надо.
…Пятый год?! Вот только тут мы узнаём, что преступнику четыре года. Такие дела.

Этот мальчик, чья шалость несёт смертельную угрозу всей семье, — живёт в реальности. Его знаменитый на весь мир ровесник живёт в сказке. Маленький сказочный мальчик крикнул: «Король голый!»

Но мы же не знаем, что стало потом, ночью, с этим мальчиком, с его родителями. Успели они выскочить из горящего дома? У Андерсена об этом ни слова. Он не знал? Или не хотел, чтоб у сказки был плохой конец? И вообще — это же сказка, а у нас…

…Хотел написать «у нас реальная жизнь», а потом понял: нет, у нас как раз сказка.

Если люди каждый день изумлённо восклицают: «Этого не может быть!» — значит, мы живём в сказке. Только сказки в России у всех разные.

Потому что депутаты у нас живут как в сказке, но — в депутатской; совсем иной, чем русская народная пенсионерская. И наш премьер-министр живёт в своей сказке — ещё более лучшей, чем депутатская.

В отдельной сказке-с-мигалкой живут председатель Думы и председатель Совета Федерации. В отдельной весёлой сказке живут дети владельцев нефтяных компаний и других олигархов.

Ну а кое-кто живёт в сказке с плохим концом. И если успевает это вовремя понять — успевает уехать.