Социальный эскапизм: не хочу работать вообще

Итак, я — журналист. Весной я уволилась из редакции петербургского «Эха» и уехала в деревню. Теперь объясняю, почему. Сегодня расскажу о протестном выходе из каких-либо трудовых отношений. Каких-либо.
В деревне тебя никто не оскорбляет. В деревне никто не претендует на тебя как на раба. Мир наш современный возвращается в рабство. Навстречу либеральным ценностям, замахнувшейся на весь Земной шар демократии шагает рабство. Классическое, кондовое. Рабство, в котором ты себе не принадлежишь, не имеешь права на свое время.
Знаете, я не либерал. В вопросах социально-экономических я, скорее, леворадикальных взглядов придерживаюсь. И я не могу смотреть на то, как много люди вынуждены работать.

Они работают едва ли не с утра, как только просыпаются и заглядывают в экран телефона, компьютера… Работают по 10-12-15 часов. Это становится нормой. В России, особенно в сферах якобы интеллектуально- и креативноемких стало дурным тоном не выходить на связь с коллегами в выходные. Вы заметили, когда начали переживать, что ночью осталось непрочитанным письмо от директора? Когда страну захлестнула волна корпоративного менеджмента, который вдруг внушил, будто стыдно не думать о благе компании даже перед сном? Стыдно не выкладываться, стыдно иметь свои интересы, стыдно не ходить на корпоративы, стыдно обедать в любимом кафе, а не на бизнес-ланче в компании, стыдно выходные провести с семьей, а не на выездном тренинге, совмещенном с пейнтболом.
В моей френд-ленте есть люди, которые все свои будни проводят за бизнес-завтраками, бизнес-ланчами и бизнес-обедами. Работают, не отрываясь от еды. Но этих хотя бы кормят — у многих же на обед нет времени совершенно. В редакции «Эха», откуда я ушла, обеденный перерыв не оплачивался, но (!) люди все равно перестали ходить в кафе, столовые и работали даром. Перестали, потому что нет времени, потому что неудобно перед зашивающимися коллегами, потому что час обеда — это роскошь, за которую стыдно. В итоге, все бегали за едой в магазин, ели на рабочем месте, без отрыва от новостей. Вы замечаете, как едите на работе? Что едите?
Знаете, я боюсь, что большинство моих знакомых, моих бывших коллег для того, чтобы прожить в своем статусе месяц, должны работать ровно месяц. Почти не имея отдыха и свободного времени, они живут от зарплаты до зарплаты. Какой-нибудь медиаменеджер не самого низкого порядка в месяц зарабатывает ровно столько, чтобы заплатить за престижную квартиру, за ланчи, кино, машину, отпуск. Никаких накоплений у него нет. Времени остановиться и подумать нет. Права на отпуск больше двух недель нет.
А вы заметили, как мягко, нежно, словно нож в масло, проник в наш язык рабский жаргон? В Советское время жизнь была и впрямь скотская, но вот рабский дух коммунисты из народа вышибали день за днем. Хотя бы на вербальном уровне. Советские люди не называли отпуск или выходной отдыхом — они именовали положенные им нормированные часы, дни и недели в соответствии с установившимися правилами, не примешивая к ним мотивы усталости, изможденности. Человек, который летит в отпуск на свои отпускные, прям и беззастенчив: он состоит в трудовых отношениях с неким лицом и берет у лица свое, законное. Человек, который летит на отдых, убегает от тяжелого труда, недосыпов, недоедов.
Не употребляли советские люди и сервильное, рабское слово «место». Они меняли не место, а работу (или место работы — компромисс для особенно раболепных), потому что были, худо-бедно, работниками, а не слугами. У них был начальник, а не хозяин, вернувшийся к нам после перестройки и перевоплотившийся сначала во «владельца», а потом — в «руководителя». Руководитель — низкий эвфемизм, полюбившийся рабам за то, как куртуазно прикрывает суть взаимоотношений. Сам по себе он, конечно, лучше начальника, но вот узусная практика «руководителя» иная. «В обязанности соискателя места секретаря-референта входит интим с руководителем, два раза в неделю, без дополнительной платы». Хуже только работодатель. Сухое, бестелесное нечто, которое дает главное — работу. Работодатель — это спаситель, благодетель, он дает деньги и не дает умереть на улице с голоду. Чувствует дурноту? Нет? Ну что ж, мне вас жаль — вы рабы.
Я не хочу так работать. Я люблю себя, люблю одиночество, покой. Я не готова продаваться вся, с потрохами, с нутром. На моей последней работы я была вынуждена проводить почти все свое время, включая завтраки и ужин. Моя кошка забывала, как я выгляжу. И на всей этой радости я зарабатывала в месяц ровно столько, чтобы свободно, без долгов и без лишений, прожить в Петербурге месяц. Причем для компании я приносила много денег. Очень много. Моим левацким чаяниям это претит. Мне омерзительно представить себя в роли быдла (термин еще марксистский, между прочим), которое не оценивает стоимость произведенного им продукта.
Я не быдло, поэтому я отказываюсь работать в сегодняшней России: страна эта переступила грани допустимой несправедливости. Работать в России почти нигде нельзя — можно лишь сдавать себя в эксплуатацию. Я не хочу, у меня холод разливается в животе, когда я представляю себя нанимающейся к эксплуататору.
В общем, я не хочу рвать нервы, терять здоровье и топтать собственное достоинство ради того, чтобы приносить кому-либо прибыль. В этой части своей мотивации я совершаю классический леваый демарш.
Примечательно, кстати, что и в России, и в мире очень (очень!) много людей, презрительно отзывающихся о современном офисном рабстве. Тут я неоригинальна, да. Вот только почти все эти люди единственным и самым достойным выходом из рабства видят… открытие собственного бизнеса и найм рабов. Это — предел счастья, это мечта. Считаешь себя выше наемной работы? Найми рабов сам!
Я, однако, не хочу заниматься бизнесом. Не хотела никогда и не хочу сейчас. Здесь — второй конфликт с современной трудовой доктриной, которая как бы намеком утверждает, что только олухи не открывают собственный бизнес. Олухи олухами, а если я не хочу? Мне неинтересно. Да и где бизнес, в России? Да ладно?!
Ах, да, вы скажете, что можно работать самостоятельно. Свое СМИ, публицистика. Нет, друзья. Свое СМИ сегодня открывают только на государственные деньги или — ради хобби. Опасного, увлекательного. Как загул по африканским борделям без презервативов.
И публицистикой сегодня скромные копейки можно заработать только с идейно правильными текстами. Если ты — не экономист, историк, политолог экспертного уровня, а всего лишь свободный журналист и публицист, ты должен принять окраску. Либеральную, националистическую, левую… какую угодно, но ты должен целиком и полностью укладываться в ту или иную идейную линию, потому что немногочисленные свободные издания у нас оказались все поголовно идейно окрашенные. Таких, как я, неохотно публикуют. «Вы не либерал!», — говорят мне в одной редакции. «Да вы не националист!», — повторяют в другой, «Вы не патриот!», — заявляют в третьей. Журналистика мнения, публицистика в России скончалась, у нас осталась только цеховая пресса. Можно заработать немного денег, пописывая в какой-нибудь националистический или партийный ресурс. Для этого даже необязательно хорошо писать, ведь покупают сегодня не тексты, а позицию.
А у меня позиция сложная. Подгонять ее под лекало цеховых СМИ я не хочу. Я ушла из журналистики, чтобы не врать в штате, зачем я стану оскоплять себя внештатно?
Конечно, можно переключиться на легкую журналистику. Рецензии, кинообзоры, освещение проблемы полов или рассказы о жизни в деревне… Какие-никакие копейки это принесет, но я не хочу… мне неинтересно. Вернее, до недавнего времени мне было неинтересно. Сейчас я даже как будто захотела поработать (сняли урожай — появилось время), но мне лень.
Я довольна. Я счастлива и свободна. То есть, я ощущаю себя счастливой и свободной от насилия, под которое попадать сегодня почти каждый. Работать по 15 часов — это насилие. Елозить перед начальством — насилие. Терпеть хамство какого-нибудь работника ДЭЗа — насилие. Насилие — не высыпаться, не иметь времени на себя. Насилие — придумывать анекдоты про 20-часовые авралы, пятницу-тяпницу и сволочь-директора, насилие — ждать этой самой пятницы, чтобы сплавить детей к бабушкам, сбегать за пивом, водкой, нажраться, напиться, забыться, забыть, что ты — насилуемый и мало чем, в общем-то, отличаешься от раба. Насилие — называть отпуск на пляже отдыхом. Это как нужно уставать от жизни, чтобы две недели, раз в полгода проведенные на жаре и в пьяном угаре, показались отдыхом? Да человек перестает помнить о своем достоинстве, если отдых для него заключается в неограниченном сне и беспробудном пьянстве! Если так, значит, все — человек изнасилован.
Кстати, о сне… После увольнения я наконец-то высыпаюсь каждый день. И я не вижу в этом ничего возмутительного. Мне крайне удивительно, как быстро современные люди усвоили новые этикетные представления о жизни, согласно которым нежелание и неготовность работать по 15 часов в сутки вдруг стали называться зазорными. Кальвинисткая доктрина о трудолюбии вдруг превратилась в требования работать на износ.
Не все люди хотят много работать, причем далеко не все из них — лентяи.
Внимательное изучение всемирной истории покажет вам, что человечество со времен первобытно-общинного строя прямым ходом движется к индивидуализации жизни, к разобщению пространства и собственности. Человек XXI века имеет эволюционную потребность в одиночестве и собственном времени, но взамен его толкают в рабочий аврал и коллектив.
Человек не должен работать много. Он не должен умирать на работе. Человеку нужно личное время, одиночество, спокойствие. Я считаю, что уровень вовлеченности людей в работу сегодня — крайне высокий и он уже породил волну противодействия. Дауншифтеры, эмигранты, живущие в лачужках в Тайланде на $5 в день — это люди, которые остро почувствовали дальнейшую невозможность жить, даже не жить уже, а существовать функциональной трудовой единицей в тесной, полной насилия над природой картине современного мира.
Я уверена, что человечество, если его не разрушит глобальная катастрофа, не будет жить в режиме тотального аврала и повальной занятости. При существующем нагнетании культа трудолюбия и эскалации потребительских инстинктов человечество не выживет. Рано или поздно настанет момент, когда ему, человечеству, придется отдохнуть… или — сдохнуть.

Ах, да, на что же жить? С самой весны меня преследуют вопросами, где брать деньги на резкие и красивые шаги. Нигде! Жить скромно.
Конечно, я немного лукавлю. У меня есть некоторая недвижимость + накопления. В сумме доход они дают по вашим меркам мизерный, но... с учетом огорода на жизнь и даже небольшие путешествия хватает. Я даже сказала бы, что денег у меня остается больше, чем в среднем у городской семьи, после выплат по ипотеке, автокредиту, расходов на машину, питание, одежду.
В общем, если не гоняться за шестыми Айфонами, то жить можно. А если еще коз завести (молоко, творог, сливки, сыр), куриц (яйца), то можно и вовсе не горевать... Если, повторяю, не впадать в потребительский раж. У меня с потребительством все в порядке - я меняю телефоны по мере их физической порче, моему мобильнику 2,5 года.
О потребительстве и бегстве от потребителей - читайте в одной из следующих серий моего увлекательного кино...

Продолжение следует....