Клей-то советский

Снесенные соседями памятники Ленину вызвали инстинктивную реакцию: защитим родного Ильича! Но те, кто требует вернуть его памятники, — понимают ли они, что именно сделал Ленин для России?

Странно: мы поклоняемся Ленину — и одновременно расстрелянной императорской семье, превозносим чекистов — и почитаем белую эмиграцию. Может, порадоваться, что это и есть долгожданное возвращение полной истории России? Помним и ценим все хорошее? Но Советская Россия — отнюдь не продолжение старой России, а ее полная противоположность.
Ленин, без сомнения, самый выдающийся отечественный политик ХХ столетия. Но на что он употребил свои таланты? В личной жизни он был ханжа. В политике — абсолютно аморален: считал, что вправе нарушать любые нравственные нормы.

Один из предреволюционных соратников записал разговоры с Владимиром Ильичом. Будущий глава правительства рассуждал:
— Партия — не пансион для благородных девиц. Нельзя к оценке партийных работников подходить с узенькой меркой мещанской морали. Иной мерзавец для нас именно тем и полезен, что он мерзавец.

Когда при Ленине подымался вопрос о том, что такой-то большевик ведет себя недопустимым образом, он иронически замечал:
— У нас хозяйство большое, а в большом хозяйстве всякая дрянь пригодится.
Владимир Ильич даже в обыкновенных уголовных преступниках видел революционный элемент.
В старой России при всех ее минусах такая циничная аморальность была невозможна. Император Николай II в феврале 1917 года мог ради удержания власти утопить страну в крови. После него к власти приходили люди, которые охотно приказывали убивать и виновных, и невиновных, пролили море русской крови и всякой другой. А он этого не сделал. Не считал возможным. В его устах слова «наша матушка Россия» не были пустым звуком. Как поставить его в один ряд с советскими руководителями?

Мы привыкли считать дореволюционную Россию безнадежно отсталым государством, которое Ленин вывел на столбовую дорогу развития. Современные исследования эти мифы опровергают.
После первой революции Россия перестала быть самодержавной. Итог волнений 1904–1905 годов — компромисс: общество отказалось от радикальных лозунгов, власть поступилась своими привилегиями. Николай II добровольно отказался от многих полномочий. Формировалась система разделения властей. «Телефонное право» еще не существовало. И не потому, что телефоны были редки: законодательная система гарантировала права и свободы подданных, и даже император не мог нарушить закон. Главе правительства приходилось каждодневно убеждать депутатов в своей правоте. Удавалось отнюдь не всегда. И Дума, и Государственный совет (что-то вроде нынешнего Совета Федерации) проваливали правительственные законопроекты.

Политическую полицию ввели в определенные рамки. Вот почему множество революционеров, злейших врагов монархии, преспокойно уехали за границу. Находящиеся в оппозиции партии резко выступали против власти, и правительство ничего не могло с ними сделать. В Думу избиралось предостаточно оппозиционеров, в том числе радикально настроенных. С думской трибуны они говорили все, что считали нужным. Выступления депутатов печатались в газетах без цензуры — таков был закон.

Кроме того, в начале ХХ века Россия была страной неограниченных экономических возможностей и находилась на подъеме. Темпы ее развития сравнимы с европейскими: рост национального дохода — как в Германии и Швеции, в сельском хозяйстве можно говорить о настоящем аграрном буме.
Обретение основной массой населения страны — крестьянством — свободы и собственности открывало возможность успеха, самореализации. Рождало уверенность в себе. Важная деталь: перед Первой мировой войной росли доходы среднего сословия, это видно по цифрам прироста банковских вкладов, что одновременно свидетельствовало о доверии к финансовой системе страны.

Все долгосрочные цели России могли быть достигнуты на пути развития стабильной рыночной экономики. Если даже очень осторожно экстраполировать показатели дореволюционного экономического роста в гипотетическое будущее, то очевидно, что старую Россию от превращения в процветающую во всех отношениях экономическую державу отделяло лишь несколько десятилетий.
До революции наша страна была крупнейшим экспортером зерновых. При большевиках — с трудом кормила собственное население, закупала зерно за границей. Решение заменить рыночную экономику плановой оказалось губительным. Рынок исчез, товарное хозяйство развалилось. Все необходимое стало дефицитом.

Но советская власть развалила не только экономику: разрушила мораль и нравственность, растлила общество.

С чего начали большевики? Отменили все законы. Страна вступила в эпоху беззакония — в прямом смысле. Большевики исходили из того, что правосудие должно служить государству. Власть не правосудие осуществляет, а устраняет врагов. Принцип: политическая целесообразность важнее права. На государственном уровне восторжествовали лицемерие и тотальная ложь.

21 апреля 1921 года глава госбезопасности Феликс Дзержинский (памятник ему нынче хотят восстановить) отправил в ЦК протест против ходатайства Наркомата просвещения, который просил разрешить выезд за границу отдельным деятелям культуры и театрам.
«До сих пор ни одно из выпущенных лиц не вернулось обратно, некоторые (...) ведут злостную кампанию против нас, — обосновывал свою позицию Дзержинский. — Такое послабление с нашей стороны является ничем не оправданным расхищением культурных ценностей и усилением рядов наших врагов».

3 апреля 1801 года (!) император Александр I разрешил свободный выезд за границу. Большевики запретили людям свободно уезжать из страны и возвращаться домой: пересечение границы — только с разрешения органов госбезопасности. 6 июня 1920 года Наркомат иностранных дел утвердил инструкцию о заграничных паспортах, которая фактически действовала до 1991 года.
Характерна уверенность государственного аппарата и чекистов в том, что если советскому человеку позволить выехать на Запад, то он обязательно там останется. Если начнет рассказывать о советской власти, то обязательно самое дурное. Иначе говоря, руководители советского государства с самого начала осознавали, что их подданные готовы при первой же возможности бежать. И что советский человек прекрасно знает им цену: презирает их самих и их политику. Поэтому так тщательно изолировали страну от внешнего мира.

Когда арестовали председателя Всероссийского союза журналистов Михаила Осоргина, следователь задал ему обычный в те годы вопрос:
— Как вы относитесь к советской власти?
— С удивлением, — ответил Осоргин, — буря выродилась в привычный полицейский быт.

Что говорить, если даже сам Ленин, циничный, но не утерявший здравости, с отвращением наблюдал за разбуханием бюрократии и появлением чванливой новой аристократии. Искренне ненавидел собственный аппарат. Проживший много лет в эмиграции, он раздражался из-за повсеместной необязательности. Жаждал немецкой пунктуальности. Требовал ввести штраф для опаздывающих на заседания правительства. За опоздание до получаса — пять рублей, до часа — десять целковых.

Писал своему заместителю в правительстве Льву Каменеву: «По-моему, надо не только проповедовать: «учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!», но и брать в учителя немцев. Иначе — одни слова».

Лето и начало осени 1922 года Ленин с Крупской провели в Горках. Там настелили новые полы — из сырого материала. Пол, высыхая, трещал, как ружейная пальба. Владимир Ильич жаловался жене:
— Понятно, почему пол трещит. Клей-то советский!

А тем временем затеяли ремонт в кремлевской квартире. Владимир Ильич, прекрасно знавший цену созданной им системе, обратился к главному кремлевскому хозяйственнику: «Убедительно прошу вас внушить (и очень серьезно) заведующему ремонтом квартиры, что я абсолютно требую полного окончания к 1 октября. Непременно полного. Очень прошу созвать их всех... и внушить еще от себя: нарушения этой просьбы не потерплю».

Система взяла под козырек. Ремонтом четырехкомнатной квартиры главы правительства занимались от десяти до пятнадцати рабочих, больше и не требовалось. После строгого внушения согнали человек сто шестьдесят. Они просто мешали друг другу. Ленину доложили, что указание выполнено: ремонт окончен! Когда 2 октября они с Крупской вернулись в Кремль, выяснилось, что жить в квартире нельзя.

Этим советским наследством мы живем до сих пор. Во всем. Возвращаться к традиционным ценностям старой России не хотим. Цепляемся за отжившие свое памятники, которые напоминают только о том, что сто лет назад наша страна свернула со своего исторического пути. Все попытки слепить гибрид двуглавого орла с красной звездой — пустые. Клей-то советский.

Леонид Млечин