Социальный эскапизм: не хочу жить среди потребителей

Общество потребления… Термин этот, чаще всего, кстати, вылетающий из уст аккуратно упакованных в highstreet-бренды медиаменеджеров, уже набил оскомину. Когда в современных медиа говорят об усталости от потребления, вероятнее всего речь идет о каком-нибудь лихом парнише, который решился купить HTC вместо iPhone. Каждый, в общем, кому не лень, говорит теперь об антиконсьюмеризме. И, все же, не побоюсь осторожно заявить — и я, и я устала от общества потребления. Только, в отличие от аккуратных мальчиков с Айпадами, я, сказав это, ухожу. Уезжаю в деревню.
Об антипотреблении я задумалась, еще когда вы все крепко спали в своих доикеевских кроватках. Лет с 12 я одеваюсь в секонд-хендах. Сначала стала туда захаживать в поисках качественных вещей, которых в моем детстве в провинции найти было сложно. Затем поняла, что под моей любовью к барахолкам есть идейная основа. Я не хочу стимулировать своим спросом развитие промышленности. В России над этими моими словами и сейчас смеются, а лет 15 назад — вовсе гоготали. Предлагали мне сопоставить габариты: мои и легкой промышленности.
Зато когда я уехала в Европу, то поняла, как много таких людей. Людей, которые сознательно выбирают recycling как норму жизни. Людей, которые от одежды до автомобилей и спортинвентаря покупают б/у. И если у нас барахолки — капля в море, то в той же Британии взаимооборот б/у товаров уже ощутимо снижает спрос на новые.
Барахолки — это была моя первая попытка противостоять навязыванию потребления. Вторая случилась неожиданно: я много путешествовала, несколько раз меняла и город, и страну проживания. На случай переезда у меня была большая сумка на колесах, которая вмещала ровно 32 кг хорошо упакованных вещей (столько позволяли бесплатно провозить в багаже на British Airways). Так вот, каждый раз, когда у меня образовывалось вещей больше, чем на
эту сумку, я волновалась. Мне было неуютно, несвободно, тревожно. Сумка научила меня, во-первых, не привязываться к вещам, ведь в любой момент их придется выбросить, а, во-вторых, не покупать много. Покупать очень хотелось, но я справилась.
Позже в моей жизнь был период, когда я покупала много косметики. Слишком много. После отъезда в деревню у меня остался большой пакет люксовой декоративной косметики, куча дорогих кремов, бесчисленные баночки, бутылочки: гели для душа, скрабы, обертывания, шесть видов крема для тел, два — для ног, три — для рук. Все выброшено. Я потратила много времени на изучение косметики и наконец удостоверилась, что эффекта от нее мало. Я перестала пользоваться косметикой — вместо нее я больше сплю и пью чистую воду. О том, как обхожусь без кремов и шампуня, расскажу в одной из следующих частей, посвященной экологичности жизни. На самом деле экология — среды, питания, быта — стала самым, пожалуй, главным мотивом отъезда. Но напишу я о ней в конце. Это будет заметка о том, за чем я уехала в деревню, пока же я пишу о том, от чего уехала.
А уехала я от повсеместных картин оскотинивания человека, например, превратившегося за какие-то пару-тройку поколений в машину для потребления. Я ухожу от навязывания ему ненужного, от циничного маркетинга, от невозможности отказаться от рекламы. Утром просыпаешься — в телефоне смс с предложением кредита. В метро — кричащая бесноватая реклама, в автобусах — реклама. Даже в больнице — реклама. Кто-то ее не замечает, я же страдаю от рекламы, я кожей ощущаю, насколько она преступна по отношению к человеку. К рядовому человеку, любому из массы, тем более — из общества. Реклама, современный маркетинг не оставляют этому человеку права на самостоятельность, на выбор, на свободу. Да, у него слабая воля и интеллект стремится к среднему, причем — стремится снизу вверх, но это не повод пускать его под жернова потребления. Вытрясать из него, вместе с деньгами на новый холодильник, остатки воли и человеческого достоинства.
Публичная общественность недооценивает значение рекламы. В приличных кругах тех самых мальчиков с Айпадами рекламу принято не замечать — эта норма возведена до уровня хорошего тона. И зря! Реклама говорит нам (уже кричит) о болезни общества, о насилии над человеком, которому навязывание моды, образа жизни не оставляет никаких прав на свой выбор. Когда после Второй мировой войны человек окреп и отъелся, ему внушили необходимость приобретать лишнее. Был человек, сытый, благополучный, были его деньги, но никто решительно не знал, как заставить этого человека купить ненужное. Узнали, заставили! Причем, заставили так, что человек теперь ради возможности покупать лишнее должен больше работать. Все больше и больше — иначе он не успеет обновить модель смартфона и пароварки.
Homo consumens работает на износ, выжать из него большее вряд ли получится. У него, благополучного зарабатывающего и зарабатывающегося, есть все: пять пар обуви на каждый сезон, телевизор в полстены, самый новый Айфон, специальная петелька для выдавливания черных точек из распаренных пор, носки с подогревом и два выходных костюма для любимой кошки. Радикально больше человек потреблять не станет, так как не сможет сильно больше работать. Чтобы вовлечь его, затянуть окончательно в петлю желаний, маркетинг переходит на новый уровень, где человек уже — не потребитель, а товар. Тысячи развлекательных сайтов со статьями, типа «10 фактов о репе, которые повергнут вас в ужас», «Девушка нашла на дороге пакет, его содержимое изменило всю ее жизнь», «20 советов Асе Клячиной, как любить да выйти замуж». Обычный человек проводит часы, потребляя низкопробную развлекательную, псевдонаучную виртуальную макулатуру, столько же времени он тратит на соцсети.
В последние годы человек стал товаром. Вернее, его свободное время, предназначенное для семьи, чтения, обучения. Почти весь бизнес в интернете рассчитывает на ваше свободное время. Да что интернет — даже водитель автобуса, вешающий в салоне рекламу, тоже рассчитывает удачно продать ваше время.
Я знаю, что негодовать по поводу рекламы — старомодно. Я догадываюсь, что так — везде (хотя в развитых странах маркетинг жестко регламентирован, а люди ограждены от вредоносной рекламы). Да, и в Лондоне, и в Мельбурне, и в польском городке Злотов человека насилуют, прессуют, пакуют, делая из него образцового потребителя. Я знаю, я не удивляюсь. Хотя, справедливости ради надо сказать, что там рынок рекламы жестко регулируется. В развитом, особенно англо-саксонском, мире за человеком признается право на защиту от недобросовестной рекламы. 25-й кадр, фуд-стилизм, вранье, использование образов детей и стариков — это недобросовестно, это — нечеловечно. Там давно нет рекламы с участием экспертов 20-ти независимых ассоциаций стоматологов, нет немаркированной рекламы в блогах, нет рекламы навязывания («Все крутые парни едят наши батончики, а некрутые носят черепаховые очки и берут на ланч салат»), рекламы фрустрирующей («У тебя одной в классе нет Макбука — ты никогда, слышишь, никогда не выбьешься в люди»), рекламы, давящей на нечеловеческие, низкие инстинкты. У нас все это можно, потому наша толпа потребителей все больше напоминает скот. А ведь люди имеют право на защиту государством от оскотинивания — они государству отстегивают немало денег. Но в России государство — агрессор, и в конфликте с населением оно всегда поддерживает других агрессоров.
Я очень остро ощущаю эту агрессию и несправедливую расстановку сил между производителями и потребителями. Это — тоже своего рода насилие, самое настоящее. Те, кто посильней (таких в любом обществе единицы), дают отпор, остальные ложатся под каток и покупают, покупают, покупают. В самой тяге к приобретательству ничего страшного нет — страшен лишь сам человек, пустившийся во все тяжкие. Страшен и неинтересен. До оскомины на зубах.
Если уж, то меня лично эти формы капиталистической агрессии не тревожат. Но я не хочу жить среди потребителей и рабов новой формации. Я не хочу делить с ними парадную, слышать их голоса из соседнего кабинета, не хочу ездить с ними в метро и воспитывать детей вместе с их детьми. Не хочу! Мы все приличные люди, чего уж там. И все мы знаем, что потребительство захлестнуло в человеке человеческое. Но не все, однако же, устали от маркетингового насилия настолько, чтобы уйти из общества, хлопнуть дверью. Я устала и хлопнула. А знаете, почему я смогла встать и хлопнуть? У меня никогда не было Айфона, я меняю телефоны по мере их порчи. У меня пятый за всю жизнь телефон и третий ноутбук, хотя связью и интернетом я начала пользоваться куда раньше большинства россиян. У меня нет кредитов, нет машины, которая требовала бы постоянного вливания денег. Именно это позволило мне и моим коллегам уйти из редакции, когда нас заставляли кричать на весь мир: «Крым наш!» Мы все ушли — у нас не было сильного стоп-фактора, который вынудил бы остаться и подличать. Из нашей команды, покинувшей пишущую редакцию «Эха Петербурга», удержалась только одна девочка — внештатник. У нее были кредиты, она не смогла уйти.
Вот в таком обществе я не хочу жить. Не хочу ходить рядом с людьми, которые страну продадут, доведут до войны — и все ради того, чтобы и дальше платить по кредиту за Макбук (в случае с бывшей коллегой это был iPad). Я от такого общества, которое, прямо скажем, никакое не общество, а масса, устала. Утомилась.
Конечно, меня утомили не смс от Билайна и не посты Adme (кстати, там очень примитивный провинциальный юмор). Даже не падкость сограждан на дешевую дрянь и готовность работать ради этой дряни до упада. Меня утомили сограждане в целом. Знаете, самое значительное событие путинских лет — это вываливание на авансцену быдла и подонков. Так наша страна жила последние годы, что повсюду, от ночного киоска до кремлевских коридоров, выстроена система по выведение на передний исторический и политический план быдла. Быдло много лет поощряли, пестовали, выкармливали кредитами, отпаивали на курортах Хургады пивом… Под быдло расчищены больницы (не можешь с честными глазами принимать в час 12 больных и экономить талоны на УЗИ — пшел вон!), университеты (без почитания мракобесия не удержишься), школы (лепи с детьми подарки к Дню рождения Путина и заставляй родителей голосовать досрочно), силовые ведомства (одни вурдалаки), суды (о, Боже!)
Я не хочу видеть эти кривые рыла, развороченные хари, жирные мясистые лапы, протянутые за мздой или подачкой. Я не хочу, чтобы рыла ходили со мной по одним улицам, я не хочу, чтобы мой ребенок учился с их детьми, играл в их игры, смотрел их телевизор и усваивал уголовные нормы общежития.
Я решила жить в деревне. По-настоящему. В такой деревне, где мало людей и нет деревенских. Когда появятся дети, они будут учиться дома: любому родителю, имеющему высшее, а тем более, педагогическое, образование вполне по силам учить ребенка дома плоть до конца среднего звена. Я не хочу бегать по трем работам и лишь украдкой интересоваться, чем там занят мой ребенок днем, среди детей таких же загнанных соотечественников.
Знаете, недавно в «АиФ» опубликовали данные Росстата о бедности. В России оказалось много бедных, причем — работающих бедных. Статья потрясла цивилизованное наше общество. А еще больше потрясло опубликованное в статье письмо читательницы.
«Я учительница биологии в школе, муж работает на местном стекольном заводе, — пишет в почту «АиФ» С. Карташова из Ставропольского края. — Его зарплата 17 тыс. руб. считается по местным меркам очень хорошей. Я зарабатываю со всеми надбавками 13-15 тыс. Старший сын учится в военном училище, полностью на гособеспечении. Есть дочь-школьница. Её любимая еда — сосиски, но покупаю их только раз в неделю, чаще не могу себе позволить. Мужа мясом балую раз в месяц, сразу после получки. А так основная еда — картошка и макароны. Своего огорода нет, если кто угостит овощами-фруктами, мы рады, а на рынке или в супермаркете не покупаю — дорого. Недавно нашла ученика для дополнительных занятий — выплачу кредит, который брала, чтобы купить дочке мобильный телефон: у всех есть и ей хотелось. Я бы больше учеников взяла, но мало кто из родителей это может себе позволить».
Вот от такого общества я бегу. От учительниц биологии, которые набивают ребенку брюхо макаронами, лишь бы купить ему телефон. Все, точка. Я среди этих людей жить не хочу.