TO OSTATNIA-4

7. И только кошка гуляет сама со себе
(Первое лирическое отступление)

[img_assist|nid=3078|title=|desc=|link=node|align=none|width=296|height=400]

Котов звали Брокер и Бассет, и они были отражением своих эпох. Первый — финала Перестройки, второй — декоративно-цветущей середины 2000-х. Жили они в собственном измерении, отличном от кукольного и человеческого; с миром кукол не пересекались; мир людей выплачивал им контрибуцию провиантом. Коты принадлежали сестрам, но сестры разъехались, а коты остались.

Коты не имели избирательного голоса, Конституция РФ не гарантировала им права на жизнь, достоинство личности, свободу мысли, слова и собраний, митингов и демонстраций, шествий и пикетирований. Но котам было насрать и нассать и на эти гарантии в частности, и на Конституцию РФ в целом — и однажды они в прямом смысле обоссали Конституцию, лежавшую на книжной полке. Вместе с полкой и обоссали. (Это были мелочи — ранее они обоссали иностранные словари, а в другой раз труды Казимира Малевича, и в его лице русский авангард). И когда после выхода из ИВС Постников* спросил меня, почему я не обжалую в суд нарушения Конституции при моем аресте, то что я мог ответить? Что Конституция вся обоссана и слиплась?

Кот Бассет был рыжим. Сестра хотела завести собачку-бассета, но бытовые реалии были иными, и завела она котенка, и наречен он был Бассетом. И имя его подвело. Не оказалось в нем ни врожденной гордости, ни врожденной грации. Был позорным пятном на гордом кошачьем роду. Вечно клянчил еду — не потому, что хотел есть, а из принципа. Спал, неэстетично развалившись, как охапка соломы. При звонке домофона инстинктивно уходил в андеграунд - забивался под кровать. И хотя время и обстановка привили ему некие понятие достойного поведения — но всё равно почти весь обыск он провел под кроватью в глубокой конспирации.

Брокер был черным — и был назван Брокером, потому что в 1991 году, когда он появился, это было смешное слово. Брокер пережил эпохальные реформы и мировые кризисы, перебои с продуктами, невыплату зарплаты, бедность, разруху, путч, правление Горбачева, крах СССР, оба срока Ельцина, самого Ельцина и оба срока Путина. Брокер был воплощением гордости, считал себя центром мира, возлежал в позе Сфинкса и с налетом презрения взирал на окружающих. Но чтобы быть центром мира, ему нужен был сам этот мир, и потому всюду, где закипала бурная деятельность, являлся Брокер и располагался в эпицентре. Если я рисовал — усаживался на рисунок, если собирался читать — на раскрытую книгу, если нужен был свободный кусок пространства — то обязательно занимал его, и никакие уговоры не могли Брокера оттуда поднять.

Когда нагрянули с обыском, Брокер, обрадовавшись всплеску мировой активности, принялся творить террор и беззаконие. Открыто, цинично и умышленно занимался саботажем и противодействием работе оперов — всюду лез под руку и мешал осматривать вещи. Апофеозом был эпизод с сундуком — не с тем, в котором Хаос, а с другим, где хранилась походная амуниция. Это был любимый сундук Брокера, там он обычно спал. И как только опер вознамерился открыть сундук, Брокер взгромоздился на него и прикинулся статуей богини Баст: воздел очи к небу и замер в медитации. Что делать в такой ситуации, опер не знал — котами Центр по противодействию экстремизму еще не занимался. И оперу пришлось просить нас переставить куда-нибудь Брокера. И я со смехом водрузил его на постель.

По окончании обыска Брокер пошел спать.

А вообще, надо было держать собак. Пара ротвейлеров отбила бы всякое желание вламываться по утрам с дурацкими бумажками. Варшавские сквоттеры были помешаны на собаках — любых, - но, скорее, просто из симпатий к собакам. А в Белостоке всё было предельно функционально — держали амстаффов, натасканных для боя. И никакой сентиментальности. И никаких шансов для полиции про попытке обыска.

* Вади(м) Постников — тюменский правозащитник, возглавлял региональные отделения «Мемориала» и «За права человека», разгромленные в 2008 г.

8. Путем бусидо

Я хату покинул,
Пошел воевать,
Чтоб землю в Гренаде
Крестьянам отдать.

(Михаил Светлов, «Гренада»)

[img_assist|nid=3079|title=|desc=|link=node|align=none|width=344|height=400]

Изъятый бесчисленный Экстремизм возложили к Священной Табуретке, как жертвы на алтарь языческих богов, — и гора его скрыла и Табуретку, и пол-фигуры следовательницы, водруженной на Табуретку и ведущей летопись изъятого.

Экстремизма было столько, что для его этапирования вызвали отдельную машину. А кое-что опера просто сп*здили, не внеся в протокол — красивые типографские плакаты (против «Большой восьмерки», в поддержку политзеков и пр.) и... театральные афиши. Потому что весь мир театр.

Запасов пакетов и скотча для упаковки Экстремизма не хватило — пришлось дать им свой скотч и пакеты для мусора. «Пакеты для мусора», - сказал я, протягивая мусору пакеты. «Для мусора в основном значении», - добавил следом, хотя в мыслях имел в виду значение переносное.

Упаковав Экстремизм, обыск завершили, приказав мне собираться под арест. СОБРовцы оторвали глаза от чтения и заняли свой боевой пост — надзирать, чтобы объект, то есть я, при сборах чего-нибудь не натворил.

Снял я свое черное кимоно и обрядился для выхода в свет. Проблема пост-советской интеллигенции «А чего бы надеть?» меня не тревожила, как до сих пор не тревожит большинство человечества, живущего в странах третьего мира либо в некоторых субкультурах мира первого, имеющего один наряд, пригодный для всего — хоть для пампасов, хоть для светского раута, и незачем тут *бать себе мозги. Канонический наряд мой для выхода в свет состоял из секонд-хэндовского натовского свитера, пятнистых штанов, пародирующих армейский камуфляж (за 500 рублей на Казанском вокзале) и ботинок-берцев. Берцы появились случайно. Более пристойные питерские говнодавы «Кастл Рок», которые продавец так нахваливал, говоря, что они лучше питерских же панковских «Ребела» и «Рейнджера», осенью развалились ко всем чертям. И купил я тогда самые дешевые берцы за штуку с чем-то.

Под свитером для приличия носилась черная футболка с отрезанными рукавами. Сначала была там просто черная футболка, потом ради фундаментальной науки надел я футболку университета имени Адама Мицкевича в Познани, а этим летом, вернувшись из Кракова, поменял ее на футболку Ягеллонского университета с надписью на латыни: «Universitas Jagellonica». Чтобы найти на латыни, пришлось перевернуть весь Краков, так как в угоду рынку штампуют их сейчас сплошь на английском.

Но главным стратегическим преимуществом наряда была не латинская надпись, а то, что его можно было не стирать месяцами и годами — ибо на черном и грязно-зеленом грязь была незаметной. Ни футболку, ни брюки я так ни разу и не постирал — с июля месяца.

Сюжета ради оставалось еще взять какую-нибудь книжку, чтобы читать в долгие часы (дни, годы) потенциального заключения, попутно популяризируя культуру чтения.

Взял ту, что читал: Алексей Маслов, «Путь воина. Секреты боевых искусств Японии». Название книжки профессор Маслов выбрал в шутку либо сильно перепив саке, ибо ни к воинам, ни к их пути, ни к секретам повествование книги явного отношения не имело. Живописались там биографии мастеров, воплотивших наследие эзотерических японских и окинавских школ единоборств в их современные открытые варианты - дзюдо, айкидо и карате. О людях, реализовавших свои утопии. Персоны это теперь легендарные, хотя комического в их биографии больше, чем героического. Но книжка, блин, дорогая.

Сэнсэй Кано Дзигаро, создатель дзюдо - «Пути податливости», - был 150 см роста и 48 кг веса. Считал себя очень крутым перцем, но сам часто проигрывал бои.

Сэнсэй Уэсиба Морихэи был на 5 см выше Кано. И толще. И гуманней. Уэсиба беседовал с духами. В беседах с духами сотворил «Путь гармонии» - айкидо. Духи ему насоветовали много настолько нечеловеческого, что классическое айкидо больше подходит для поединка с духами, чем с людьми. По другой версии перевода, это не «Путь гармонии», а «Путь энергии любви» - но очень странна любовь, при которой ломаются кости.

Дальше там было про карате. До карате я еще тогда не дочитал — но теперь могу сказать, про что там написано. А написано там, что в карате с выявлением патриархов оказался такой бардак, что профессор Маслов готов был сделать себе харакири. Но книжка кончилась раньше, и о судьбе профессора читатели остались в неведении.

Как и я был в неведении, когда вернусь, вернусь ли вообще и каковы масштабы репрессий. Связаться традиционными способами с волей я не мог, а на сеансы спиритизма не было времени. Явился мне лишь дух Симоны де Бовуар. «У меня обыск», - поведал я духу Симоны де Бовуар на русском. «А Кендер уже в УБОПе», - на русском же ответил дух и дематериализовался обратно виртуально бороться с сексизмом. И творить бобро. Но об этом как-нибудь в другой раз.

«Приду вечером либо вам позвонят», - сказал я домашним и потопал под конвоем в бобик. Впереди маршировала Маска СОБРовца поменьше, в черной куртке «Гром», сзади — Маска СОБРовца побольше в защитном маскарадном костюме с кувалдой. Наручников не надели — а требовать их надеть я не догадался. А правило тут такое, как потом пояснили знающие люди: если вас тащат куда-то насильно, то пусть тащат в наручниках — иначе в российском суде вы ни за что не докажете, что вас именно ЗАДЕРЖАЛИ, а не чай повезли пить. Мусора в один голос будут петь, что вы «шли сами в ментовку добровольно с большой радостью». Но все-таки историю вершат не мусора, а потому в масштабах человечества не столь важно, что они там будут петь.